ИГРЫ НА МОСТОВОЙ

(из рукописи романа "Начало моего я")

 

Автомобильное движение в послевоенной Одессе 1945-50 годов было, конечно, гораздо менее интенсивным, чем сейчас, – и поэтому во многие игры мы, пацаны, играли на мостовой. Тем более, что некоторые игры требуют площадки в виде удлиненного прямоугольника, как раз вроде мостовой в пределах небольшого квартала – такого, как наш квартал Дегтярной между Спиридоновской и Тирасп'ольской (хотя улица появилась когда-то на дороге в город Тир'асполь, с ударением на втором слоге, – но в названии улицы одесситы почему-то ставят ударение на третьем слоге: Тирасп'ольская).

Когда вдали появлялась машина, – а на нашем квартале в те годы это случалось не чаще, чем раз в 10-20 минут, – то первый, увидевший ее, кричал:

– Машина!

Видя толпу детей на мостовой, шофер, конечно же, притормаживал. И мы отбегали к обочине, пропуская машину.

Особенно удобно было играть на мостовой в подвижные, командные игры, в которые на тротуаре совсем невозможно играть: из-за пешеходов, деревьев и прочих преград. Вот две такие игры, которые – с высоты моего нынешнего опыта 75-летнего литератора – кажутся мне как фольклорными, так  и древними: в загонялки и в яйца. (Что касается второй из них, то я понимаю, что ее название может вызывать не вполне приличные ассоциации, – но ничего не могу поделать: фольклор нельзя подправлять).

Загонялки. Что хорошо в загонялках, – так это элементарно простые правила, при том что игра азартна и движения в ней разнообразны.

Играют две команды: в каждой – один или более человек. Мяч – лучше всего теннисный; он легко помещается в руке для кидания и упруг, – далеко летит, высоко скачет и резво катится.

Сначала разгадывают, – например, камушком, зажатым в одной из рук, – какая команда первой бросает мяч. Внутри каждой команды выбираются капитан и бросающий, – чаще всего это одно и то же лицо.

Команда, которая будет первой бросать, становится посредине квартала – конечно, на глазок. Середина квартала на Дегтярной между Спиридоновской и Тираспольской приходилась, с нашей, четной стороны, где-то на уровне стыка домов №8 и №10.

Участники 2-й команды отходят на такое расстояние, чтобы по возможности отбить бросаемый в их сторону мяч до его приземления: тут уж приходится гадать, как далеко бросающий 1-й команды сможет бросить мяч. Поэтому часть игроков 2-й команды становятся поближе, часть подальше – каждый, где считает вероятным приземление мяча.

Бросающий 1-й команды ждет, пока капитан 2-й крикнет:

– Готовы!

А иногда – еще и махнет для наглядности рукой.

После этого бросающий 1-й команды бросает мяч, – стараясь забросить его чем подальше, – чтобы подальше загнать 2-ю команду. Где мяч остановится – не приземлится, а именно попрыгав, а потом катясь, остановится, – с того места и будет кидать 2-я команда.

Но существует еще и защита: отбить мяч до его приземления или хотя бы остановить, когда он уже коснулся земли и скачет или катится. Отбивать и останавливать, естественно, можно любой частью тела: рукой, головой, ногой, хоть животом.

Если отобьешь мяч до приземленимя, – станешь там, куда долетит, доскачет  или докатится мяч, отбитый тобой, т. е. не только не отступишь, а еще и продвинешься вперед. Иногда отбивали обратно даже до самого противника, – правда, он имел право, в свою очередь, тоже отбить обратно.

Ну, а если отбить мяч не удалось, если он уже прыгает или катится, – то надо было хоть остановить его, ибо там, где он остановится, до тех пор и отступать. Если мяч падал на тротуар, то такой бросок просто не считался (как при "ауте" в футболе), – и бросать нужно было с прежнего места.

Чем больше игроков, тем больше шансов отбить мяч или поскорее остановить его. А если по одному игроку, – то чаще кидали, реже останавливали и тем более реже отбивали. Тут надо было уметь подальше бросить: лучше всего, если удастся, – через голову противника; тогда противнику вообще не отбить и не остановить мяч. (В общем, тоже – почти так, как пробивают по воротам в футболе: чтобы врататарь не поспел к мячу).

Игра кончается тогда, когда одна из команд вынуждена отступить за пределы квартала. Поскольку мы играли между Спиридоновской и Тираспольской, – то команда, которая, отступая, оказывалась на одной из этих двух улиц, считалась проигравшей.

Как-то мы с Левой начали было игру в загонялки вдвоем, один против другого.

Тут к нам подошли Витя и Кела: Витя присоединился было к Леве, а Кела – ко мне. Но Лева вдруг заявил: 

– Я играю с Эдвигом!

А я как раз непрочь был поиграть в паре с Витей. Этот интеллигентный пацан начинал мне нравится. Увидев на моем лице неудовольствие, Лева отвел меня в сторонку и шепотом сказал:

– Играй лучше со мной! Моя мама говорила с Витиной мамой и узнала, что он лишайный. Думаешь, почему он в фуражке в такую жару, – чтобы лишая не было видно...

Я уже знал, что лишай – это ранки на голове, и волосы вылазят. И к тому же очень заразно; лишай часто бывает у кошек и от них передается людям.

Это была, конечно, неприятная, уродующая болезнь, – и я совсем не хотел заболеть ею. Мне было жаль этого интеллигентного Витю, что он, оказывается, лишайный.

Итак, мы с Левой стали в паре, спиной к Спиридоновской – против пары Вити и Келы, ставших спиной к Тираспольской. Кела, конечно же, не знает, что Витя лишайный, что он стоит в паре с лишайным, – но ведь надо же кому-то с ним стоять. Не скажешь же Вите, что мы не хотим с ним играть, потому что он лишайный: зачем обижать этого хорошего пацана?

Мне, конечно, приятно, что Лева симпатизирует мне – и поэтому мне, а не Келе раскрыл эту Витину тайну. Конечно, неудобно перед Келой – хоть я его почти не знаю – да и перед Витей неудобно: он и не подозревает, что нам стала известна его тайна, которую он скрывает под фуражкой, и что мы в тайне сговариваемся быть от него подальше.

То ли Лева, то ли я – потеряли возможного партнера Келу. Он бросал мяч дальше всех нас, и нам приходилось далеко отступать, чтобы оставался шанс парировать его удар; и еще: Кела ловче всех отбивал наши мячи и ловче всех догонял прыгающий и катящийся мяч. А Витя был слабенький, и в их команде по сути один Кела результативно нападал и защищался.

Мы же с Левой играли примерно одинаково: хуже Келы, но лучше Вити – так что сражение команд в общем-то шло на равных. И не помню уж, кто из нас проиграл тогда: или мы с Левой отступили до Спиридоновской, или Витя с Келой – до Тираспольской.

"Яйца". Еще одна игра на мостовой.

В основном, в эту игру, как и в загонялки, играли пацаны. Но она не требовала сильного броска загонялок и требовала хорошей увертливости в беге, – поэтому иногда в эту игру допускались и бабы. (Существовало еще слово "пацанка", но оно употреблялось редко, – больше употреблялось именно слово "баба", хотя эта "баба" могла быть еще от горшка два вершка).

Игра "в яйца" всегда казалась мне очень умной. Хотя нужна была тут и хорошая физическая подготовка, поскольку надо было быстро бегать и умело увертываться от засаливания[1], – для чего противнику, на его территории, надо было лишь коснуться тебя рукой.

"Яйца" – это камни, не очень маленькие, но и не очень большие: такие, чтобы удобно было схватить его и нести в руке. Проводили мелом пограничную черту поперек мостовой; и по обе стороны от черты, метрах в 20 от нее, рисовали мелом по небольшому кружку – гнезду. Туда и клали поровну яиц – например, по пять: чем их больше, тем игра дольше. Делились на две команды, у каждой из которых была задача: все яйца из гнезда противника перенести в свое гнездо.

Игра, очевидно, имитировала действия птиц, ворующих чужие яйца для последующего высиживания их вместе со своими.

По условиям игры, надо было вбежать на территорию противника и схватить яйцо – за раз одному игроку разрешается унести лишь одно яйцо, ведь птица в клюве могла унести тоже лишь одно яйцо. После этого надо было смыться на свою территорию и положить украденное яйцо в свое гнездо.

Если тебя засаливали на территории противника, то ты должен оставаться на том же месте, пока кто-нибудь из ворвавшихся сюда своих не рассалит тебя: тоже – коснувшись тебя рукой. Если тебя засаливали после того, как ты успел схватить яйцо из гнезда противника, то кроме того что ты должен остаться на том же месте, ты должен и отдать яйцо. Засаленному сходить с места нельзя, он как бы в плену, – а вот тянуть руки навстречу спасающим своим можно, чтобы те, даже пробежав не вплотную мимо тебя, могли рассалить тебя.

Хоть пограничная черта была проведена лишь на мостовой, но в азарте игры бегали и по тротуарам, так что иногда весь квартал кишел гоняющимися друг за другом игроками. Убегая от преследовавших хозяев территории, могли бежать и далеко за их гнездо; но уславливались бегать не дальше конца квартала, т. е. с одной стороны до Спиридоновской, с другой – до Тираспольской. На такой большой территории трудно было засалить прорвавшегося противника, – тем более, что их прорывалось чаще всего несколько одновременно; да и часть своих игроков были заняты тем, что бегали в данный момент где-то на территории противника. Поэтому основная часть игроков металась у пограничной черты со своей стороны, стараясь на первых же шагах засалить прорывающихся или засалить удирающих на свою территорию до того, как они ступят за черту. Одновременно из этих, защищающих границу, кто-то вдруг прорывался на территорию противника и старался рассалить своих, засаленных, – а заодно, может, и прорваться к гнезду противника, чтобы стырить[2] их яйцо.

 (Вообще в том, пионерском возрасте, пацанва не делилась еще строго на приличных ребят и шпану, – и в речи таких, как я, относящихся к приличным, то и дело проскакивали словечки из лексикона шпаны).

Конечно, в одиночку прорваться к чужому гнезду было невозможно, – но если прорывались к нему одновременно несколько человек, то одному, может, и удавалось стырить яйцо и смыться не засаленным. Причем смыться если и не на свою территорию, – то по крайней мере подальше от их гнезда, к концу квартала, где противников было меньше и легче было маневрировать, удирая от них, чтобы впоследствии прорваться, наконец, к своим.

За схватившим яйцо охотились, конечно, гораздо больше, чем за остальными; поэтому, если удавалось, – незаметно передавали яйцо в беге другому своему прорвавшимуся и затем отвлекали на себя внимание противников и даже могли попасться на засаливание. Зато тот, кому незаметно передали яйцо, мог тихонечко себе смыться к своим, – и яйцо было выиграно!

Если у какой-то команды большинство игроков оказывалось в плену – засаленными на чужой территориии, – то оставшиеся два-три игрока уже старались не отходить от своего гнезда, переходя так сказать в глухую оборону, и противники могли уже чуть ли не разгуливать по чужой территории. В таком случае противники старались скопом броситься к гнезду мимо малочисленных защитников, – и хоть многие из противников оказывались в результате засаленными, все же кому-то из них удавалось стырить яйцо; да и рассалить своих не было проблемой, в виду численного превосходства.

Но если противники, увидев малочисленность оставшихся защитников, слишком уж увлекались атакой на гнездо, – то один из защитников мог неожиданно ринуться на территорию противников и рассалить одного из своих; а с ним вместе – и еще по одному, и т. д., в виде цепной реакции. И начиналась не менее опасная контратака на гнездо противников. И хоть противники успевали, может быть, стырить одно-два яйца, – но и перешедшие в контратаку, могли уже бежать к себе с трофейными яйцами, восполнив тут же свою потерю.

По идее, в этой достаточно сложной игре нужны были бы судьи; но всем хотелось сражаться, а не судить, – поэтому расчет делался на честность. И действительно, серьезных конфликтов не припомню: если кто-нибудь и пытался смахлевать, то его одергивали, – и он тут же подчинялся правилам.

Разумеется, во время игры было много криков друг другу:

– Конай[3] за Славкой!

– Женька, не пропускай Игоря! А я – за Славкой: он уже до этого стырил у нас яйцо!

– Эй, вы, вдвоем, скорее! Справа! Прорывайтесь, там никого нет!

А иногда – военные тайны шепотом:

– Кела, давай ты с того тротуара, а я с Милкой с этого. А Леве скажи, чтобы отвлек их своим нападением в центре – мы его потом рассалим...

А слишком долго стоящие засаленными в плену у противника вопят о помощи:

– Светка, сюда! Вызволяй! – и тянут руки, чтобы Светка рассалила их.

– Примите меня, – просится Ося.

Но противники протестуют:

– Нет, вы давайте Осю нам, – у вас и так длинный Кела. А у нас тут одна малышня да бабы.

– Ну хорошо, мы тогда возьмем Петьку на подмогу. Петька, хочешь играть за нас?

Малый Петька и не мечтал, чтобы старшие приняли его в игру – и тут же с радостной улыбкой бросается в сторону пограничной черты.

– Куда?! А ну валяй к гнезду, на защиту!

Квартал кишит и шумит, как настоящий птичий базар.

Иногда случалось, что играли долго, по несколько часов, – но так и не удавалось ни одной из команд собрать в своем гнезде обе порции яиц. И тогда искусственно остановливали игру – и считали выигрывшей ту команду, у которой яиц в гнезде было больше.

...Возможно, от этой, видимо, древней народной игры происходят современные западные спортивные игры: английское регби и американский футбол, с их яйцевидной формой мяча. Яйцевидной!