Бесконечный огурец

(опубликовано в "Литературном вестнике", 2004, №7, стр. 5)

 

Шел царь с войском через пустыню на войну. Уже окончились все съест­ные припасы, от голода сил нет идти дальше, а оазиса не видно. Вдруг ковы­ляет навстречу странник.

— Ты не знаешь, о странник, где тут поблизости оазис? — обратился к нему царь. — Золотых у меня полным-полно, а еды мы не имели семь дней и семь ночей!

— До оазиса отсюда еще много дней пути, — ответил странник. — Но тебя и твое войско, о царь, я накормлю, — и странник вынул из своей нищенской сумы обыкновенный на вид огурец. — Прими, о царь, мой дар!

Взял царь огурец и пригорюнился:

— Я мог бы съесть его и после трехдневного пира! Что он сейчас мне и моему войску!

— Это не простой огурец, а волшебный, — сказал странник. — Это бесконечный огурец. Если ты, о царь, настолько мудр, что сможешь по справедливости разделить его, то огурец насытит и тебя, и твое войско и даст вам силы победить врагов.

— Ну, если ты говоришь правду... — и царь полез в кошелек за золотым, чтобы расплатиться со странником. Но не успел он вынуть золотой, как странник очертил посохом круг вокруг себя и — о чудо! – тотчас же растворился в пустыне, как мираж.

Тут уже царь не сомневался больше в волшебных свойствах огурца — и поднял его над головой, чтобы он виден был войску:

— Сейчас я разделю этот огурец на всех, — объявил царь. — Чтобы было по справедливости, каждому достанется по половине!

Он вынул из ножен свой царский меч и рассек огурец пополам. Взял одну половину и с удовольствием захрустел ею: после семи дней и семи ночей голода огурец показался ему самым изысканным деликатесом.

Потом царь рассек оставшуюся половину огурца пополам — и половину от половины отдал командиру лучников. Остаток опять рассек — и половину от половины половины отдал командиру копейщиков. Опять рассек — и половину от половины половины половины отдал командиру пращников.

И рассекал царь оставшиеся по­ловины, пока их видно не стало, — а царь всё рассекал и рассекал. И отдавал своим воинам уже не­ви­димые половины. И хоть воины не видели их, но остерегались не принять царский дар — и кла­ли эти невидимые крохи в рот.

Насытившись одним-единст­венным огурцом, пошло войско да­льше че­рез пустыню.

Встретилось, наконец, войско с врагами, и царь первый бросился в атаку. И остановился, обессиленный, только тогда, когда зарубил своим царским мечом половину врагов. А командир лучников пронзил стрелами половину от оставшейся половины. А командир копейщиков заколол копьем по­ловину от половины половины. А командир пращников сбил камня­ми из пра­щи половину от половины половины половины. И каждый из воинов царя уничтожил та­­­кую часть врагов, какая часть огу­рца ему досталась.

Но когда подошла очередь во­инов, которым достались невидимые крохи огурца, то сколько они в своем голодном бессилии не бро­сались в атаку на врагов, ни одна их атака не достигла цели. И вос­прянули духом оставшиеся в живых враги и одного за другим стали убивать воинов царя. И раз­громили враги почти всё войско. А царь, и командир лучников, и командир копейщиков, и командир пращников, и еще горстка воинов, которым до­стались все-таки видимые части огурца, бежали обратно через пу­с­тыню.

Тут опять ковыляет навстре­чу тот странник.

— Ты обманул нас! — закри­чал на него царь. — Ты обещал, что огурец даст нам силы победить врагов!

— А он разделен был по справедливости?

— Конечно! Я рассек его пополам и съел половину...

— А мне досталась лишь половина от половины!.. — пожаловался командир лучников.

— А мне — лишь половина от половины половины!.. — пожаловался ко­мандир копейщиков.

— А мне — лишь половина от половины половины половины!.. — пожаловался командир пращников.

И сказал странник:

— Если ты хотел, о царь, чтобы твое войско победило врагов, надо было рассечь огурец на столько равных частей, сколько в войске воинов.

— Но у меня была тьма тысяч воинов! — возразил царь. — При стольких ударах моего царского меча от огурца не осталось бы и мокрого места, а так хоть первые люди подкрепили силы.

— Ты раздал большинству своих голодных воинов невидимые крохи, и эти крохи обидели их, — объяснил странник, — и не только не дали, но, наоборот, отняли у них последние силы. А если бы невидимые крохи достались всем одинаково, начиная с тебя, о царь, то каждая кроха превратилась бы в целый огурец. Я же сказал, что это волшебный, бесконечный огурец!

Взмолился тогда царь:

— У тебя нет второго огурца?!

— Был, — ответил странник. — Но я уже одарил им. Я одарил им твоего врага, и тот разделил его действительно по справедливости. Поэтому враг и победил тебя.

Тут странник очертил посохом круг вокруг себя и тотчас же растворился в пустыне, как мираж.

 

Кулак вместо Головы

— Слушай, Нога, — сказала Рука, — давай разобьем Голову!

— А что она плохого тебе сделала? — удивилась Нога.

— Вот мы с тобой трудимся, а что делает Голова? Думает? — и Рука покрутила пальцем возле Головы. — Но ведь всё, что она придумывает, приходится делать нам с тобой! Я, Рука, и дома строю, и землю пашу. И принимаю новорожденного. И веду космический корабль. А кто ухаживает за Головой, как не я же, Рука? Я и кормлю, и пою ее. И протираю ей глаза ото сна. И чищу ей зубы, и вытираю нос. И причесываю, чтобы она была красивой. И надеваю на нее шапку, чтобы она не замерзла. Даже то, что приходит в Голову, записываю я же, Рука!.. А ты, Нога, — ты ведь тоже честный труженик! Всю жизнь таскаешь на себе тело, в том числе и меня, Руку. Так я хоть, со своей стороны, и тебе дело делаю: мою тебя, обуваю, почесываю, занозы вытаскиваю... Но что толку в нашей работе, ведь все блага достаются не нам, а этой бездельнице Голове! Ее и гладят, и целуют, и на портреты фотографируют. А как хвалят человека? Говорят: "Вот это Голова!", а не скажут: "Вот это Рука!" или "Вот это Нога!" Впрочем, слу­чается, что и нас с тобой похвалят: тебя, если ты у футболиста, а меня, если я у скульптора; но и у футболиста, и у скульптора чаще всего хвалят все-таки Голову! И живет себе Го­ло­ва припеваючи! И еще похвальбой занимается: мол, она всё видела, и всё слышала, и всё на свете про­нюхала... Слушай, Нога, давай разобьем Голову!

— Ну что ты, разве нам достать до нее, — ис­­пугалась Нога, — Голова высоко!

Тут раздался Голос Со Стороны:

— Голова за вас ду­мает, вы не сможете жить без Головы!

Но Рука не прислушалась к Голосу Со Стороны: она схватила ка­мень — и изо всех сил трахнула им по Голове. Та вскрикнула и повисла без со­знания. И впервые в жизни Рука задвигалась, как ей хотелось. Она и не до­гадывалась (ведь Голова больше не подсказывала ей), что это называется конвульсией. И Нога задвигалась свободно, как никогда раньше.

— Вот видишь, Нога, — радовалась Рука, — я оказалась права: и без Головы прожить можно!

Собравшись в Кулак, чтобы быть внушительней, Рука отодвинула повисшую Голову назад и заняла ее место. Нога тоже попыталась дотянуться до Головы, но у нее это никак не получалось: не хватало гибкости.

— Отсталый ты класс, Нога, — усмехнулась Рука.

Вдруг Рука и Нога почувствовали, что немеют (ведь Голова больше не приказывала Сердцу посылать в них кровь); и они повисли беспомощно — так же, как и Голова.

И опять раздался Голос Со Стороны:

— Самоубийца еще жив. Может, удастся спасти его?..

 

Откуси себе язык

Граф Осеняй был блестяще талантливым человеком. Достаточно сказать, что фрагментами его философского трактата восторгался сам Президент академии, а фрагментами эпической поэмы — сам Национальный поэт. Но годы шли, шли и шли, а Осеняй так и не написал ни поэмы, ни трактата.

У него была очаровательная жена, были и тайные любовные истории; кроме того, он рисовал акварелью, играл на фортепьяно, мастерил хитроумные автоматы, занимался спортом — и всё это отвлекало его от работы над рукописями. Ему никогда не удавалось высидеть за письменным столом более получаса: Богиня Усидчивости явно недолюбливала его.

Главное, что отвлекало Осеняя, — это женщины. "Значит, надо оскопить себя!" — решил он. И вот он обратился к лучшему хирургу графства, и тот оскопил его.

С тех пор женщины не занимали Осеняя. Но зато глаза его еще больше любовались красками мира, уши слушали, руки мастерили, ноги ходили — и всё равно его жизнь была заполнена всем, кроме сидения за письменным столом: Богиня Усидчивости игнорировала его.

Тогда Осеняй во второй раз обратился к хирургу, и тот сделал его слепым и глухим.

Но, став слепым и глухим, Осеняй еще больше работал руками, еще больше ходил (для прогулок был нанят мальчик-поводырь).

И тогда Осеняй в третий раз обратился к хирургу, и тот четвертовал его.

Итак, у Осеняя оставался лишь один орган, связывающий его с миром, — язык. Он сидел в кресле — и ничего не желал, не видел, не слышал, ни за что не мог взяться, никуда не мог сдвинуться. Он сидел всё то время, пока не спал: Богиня Усидчивости, наконец-то, смилостивилась над ним!

Осеняй продиктовал жене несколько поэм и трактатов; подробно проинструктировал ее, где публиковать эти поэмы и трактаты. Зная, каким успехом пользовались даже его первые опыты, он не сомневался, что стал теперь знаменитым писателем. У него не было обратной связи с миром, чтобы знать, что это не так.

"Зачем слава калеке?" — рассудила жена. Она давно обзавелась любовником, хоть и безграмотным, но зато со всеми органами, которых лишился муж, — этот любовник и стал знаменитым писателем.

Прошло время; в силу необычайно развитой, как и у многих калек, интуиции, граф Осеняй в конце концов понял, что жена обманывает его. И когда он понял это, горе потрясло его.

Но он продолжал диктовать, ибо у него ничего больше не оставалось в жизни. Потрясенный горем, он диктовал косноязычно и бессвязно, какими-то обрывками образов. И все окружающие сочли, что он сошел с ума.

А однажды Осеняй нечеловечески лязгнул зубами — и откусанный язык вывалился изо рта[1] (это лишь подтверждало мнение о его сумасшествии). Так была прервана его последняя связь с миром.

Между тем издатели, в счет оправдания авансов, требовали от знаменитого писателя новых произведений, и, чтобы отдалить время расплаты, любовник жены отдал им весь тот бред калеки, что был записан в последнее время.

Книга была издана. И совершенно неожиданно была объявлена шедевром — шедевром абстракционизма.

С годами горе графа Осеняя утихло. К нему вернулись логика, стиль, прекрасные образы. В голове продолжали слагаться поэмы и трактаты, еще более яркие, чем прежде. Но это был лишь язык мозга — языка для передачи другим у него уже не было. И он радовался, что никто не украдет больше его поэмы и трактаты.

Пересказывая в уме свои не записанные шедевры, автор был теперь и их единственным читателем. На его лице впервые появилось выражение умиротворенности.

 

Три муравья

Человек, в ботинках, шляпе и всем остальном, сел на пенек в парке и стал вычислять в своей записной книжке траекторию космического корабля.

Невдалеке от пенька находился муравейник. И вот три муравья — Муравей-Ученый, Муравей-Поэт и Муравей-Пророк — почуяли запах Челове­ка и смело пошли в его сторону. Муравей-Ученый залез на ботинок Чело­ве­ка, Муравей-Поэт забрался на его шляпу, а Муравей-Пророк прошелся да­же — представьте себе! — по записной книжке с вычислениями космической траектории.

Когда муравьи вернулись в муравейник, они стали делиться впечат­лени­ями.

— Человек — это просто Ботинок, Попирающий Землю, — сказал Муравей-Ученый.

— Э, нет, — сказал Муравей-Поэт. — Человек — это существо гораздо более возвышенное: это Шляпа, Из-под Которой Открываются Невиданные Горизонты.

— Сосредоточившись на частностях, вы упустили главное, — сказал Му­­ра­вей-Пророк. — Человек — это не Ботинок и не Шляпа. Человек — это Вычислитель.

— И что же он, по-твоему, вычисляет? — спросили Муравей-Ученый и Муравей-Поэт.

— Судя по сложности вычислений... — Муравей-Пророк задумался. — Полагаю, — вдруг уверенно заявил он, — что Человек вычисляет... сколько тлей нам надо запасти на зиму в нашем муравейнике!

— 0!!! — восторженно воскликнули Муравей-Ученый и Муравей-Поэт. — Так значит, Человек — это Тот, Кому Ведомо Неведомое!

Пока муравьи делились впечатлениями, Человек закончил свои косми­ческие вычисления, поднялся с пенька и ушел.

А в муравейнике события продолжались. Муравей-Ученый написал диссертацию о Человеке-Ботинке, Попирающем Землю; Муравей-Поэт сочи­нил поэму о Человеке-Шляпе, Из-под Которой Открываются Невиданные Горизонты; а Муравей-Пророк пророчествовал о Человеке-Вычислителе Ко­­ли­чества Тлей. И весь муравейник стал теперь чтить этот пенек, муравьи-паломники постоянно лазили по этому пеньку, на котором сидел когда-то Тот, Кому Ведомо Неведомое.