ПРОБЛЕМА НАПЕЧАТАТЬСЯ,

или

ТРИ УТЕЛЬФ: ПИСАТЕЛЬ-ИЗДАТЕЛЬ-ЧИТАТЕЛЬ

 

Уважаемая Редакция! Я Ц один из миллиона тех, кто пишет стихи и прозу, как гонворится, Ув письменный столФ. За всю мою жизнь (а мне 52 года) опубликован был, по-видимому, лишь 1% написанного мной, Ц а 99% продолжают ждать своего часа. Привожу несколько стихотворных строк из этих 99%: "поэтов много есть в России /но власти их не признают /печататься им не дают /боясь нежданного мессии"; /"я охрип от молчания /я охрип от желания /говорить что хочу /я охрип, но молчу".

...Однако явилась, наконец, долгожданная ее величество Гласность. Тотчас воспрянула из пепла публицистика. Но вот что касается современных стихов и прозы, то для них пока мало что изменилось. И я решил воспользоваться жанром публицистики, чтонбы заявить Ц от имени миллиона таких же, как я, пишущих Ув письменный столФ, Ц что, несмотря на Гласность, проблема нанпечататься остается по-прежнему УнепробиваемойФ. Об этом и предлагаю статью.

 

В годы сталинщины-брежневщины функционирование этих трех УтельФ Писатель-Издатель-Читатель было злонамеренно искажено. Отсюда Ц все беда изндательского дела.

Первое УтельУ. Сейчас, когда в эпоху перестройки, гласности и демократизации на страницы советской печати выплеснулась масса информанции, еще недавно запретной, одним из объектов критики стали и так называемые (трудно обойтись без этого ироничного выражения Ц Утак называемыеФ) творческие союзы: писателей, художников и пр. Их обвиняют в различных недостатках, упущениях, злоупотребленниях, но это все в общем-то мелочи, главное Ц в другом.

Созданные сталинщиной творческие союзы призваны были безногонворочно подчинить деятелей искусства сталинской бюрократии, а всех неподчинившихся оставить вне союзов и тем самым Ц вне закона. Если говорить только о Союзе писателей, то данные Всесоюзной комиссии по литературному наследию репрессированных и погибших писателей свидетельствуют о том, что в 20-50-е годы в тюрьмах и лагерях нашей страны их погибло полторы тынсячи...

Тем не менее, когда душа поет, трудно не запеть, когда она болит, трудно не заплакать. Естественная человеческая понтребность в художественном творчестве брала свое Ц создаванлось неофициальное искусство: Улитература письменных столовФ, Уживопись домашних выставокФ и т. п.

Предлагаемый тут термин Улитература письменных столовФ гораздо шире, чем УсамиздатФ. УЛитература письменных стонловФ Ц это рукописи, не известные чаще всего никому, кроме ближайших родственников и друзей автора. И лишь часть Улитенратуры письменных столовФ превращалась в конце концов в УсанмиздатФ Ц микротиражные издания при помощи фотоаппарата, ротапринта, ксерокса. УЛитератунра письменных столовФ до сих пор остается, в основном, не известной читателям: УМы не знаем, какая у нас литература, Ц считает известный советский публицист Т. Иванова, Ц только что по листочкам стали мы донставать ее из письменных столов, из архивов и частных собранний. Узнаем ли мы, наконец, какая же у нас в самом деле литература? Узнаем ли? Когда?Ф[1]

Если при сталинщине некоторых деятелей искусства объянвляли врагами народа, то в более УлиберальныеФ, послесталинские времена их просто обзывали графоманами. Однако под давнлением бюрократии именно творческие союзы все больше вырожндались в союзы графоманов. В то же время те, кого бюрократия обзывала графоманами, заполняли образовывающиеся экологичеснкие ниши и становились в общественном сознании истинными пинсателями и художниками (например, бывший УграфоманФ, а сейнчас Ц нобелевский лауреат Иосиф Бродский).

Нет, речь вовсе не идет о том, что в творческих союзах Ц все сплошь графоманы. Даже в худшие времена репрессий в них состояло немало подлинных деятелей искусства (например, исключенный при жизни и посмертно восстановленный в Союзе писантелей, принужденный в свое время бюрократией отказаться от Нобелевской премии Борис Пастернак).

Конечно, и неофициальное искусство не гарантировано от экспансии графоманов. Но важно, кто задает тон: в творческих союзах Ц это прежде всего титулованные графоманы, в неофицинальном искусстве Ц мало кому пока известные, но зато и незаадминистрированные, свежие литературные силы.

Сколько в нашей стране более или менее профессионально пишущих? Тысячи членов Союзов писателей и журналистов, десятнки тысяч научных работников, сотни тысяч неофициальных линтераторов, опубликовавших за свою жизнь несколько информаций или статей, стихов или рассказов, а кое-кто Ц даже и книг. В целом в стране, по-видимому, более миллиона людей, видевших свое слово, размноженным типографским способом. И все они постоянно озабочены проблемой, как напечататься.

Газета, журнал, книга... договориться, повести в рестонран, поделиться гонораром... отрецензировать, отредактировать, попасть в план (как попасть в яблочко!)... Ц это уже больше напоминает бред сумасшедшего, чем литературный процесс. Нанвязчивая потребность напечататься превратилась в какую-то общественную психическую патологию.

А ведь во всех странах, в том числе и в России до сталинщины, вовсе не существовало проблемы напечататься. Вам странно это слышать? Вы привыкли к проблеме напечататься как к чему-то постоянному и всеобщему? Ц однако дело обстоит именно так. Поговорите о проблеме напечататься с иностранцем, и вы увидите, что он не вполне поймет, о чем идет речь.

Ведь за рубежом каждый может купить печатный станок, как мы печатную машинку, Ц были бы деньги! Ц и печатать любую чушь, какая заблагорассудится, или пойти в типографию, и ему там напечатают эту чушь Ц были бы деньги! А проблемы у них другие: читательский спрос и мнение критики. Пишущий озабочен не тем, как напечататься, а тем, как заработать на этом (если он нуждается в деньгах) или как на этом прославиться (если он честолюбив).

Иначе говоря, пишущий сталкивается непосредственно с литературным процессом и сразу же может увидеть, насколько то, что он пишет, соответствует требованиям литературного процесса или не соответствует. И Ц или корректирует то, что пишет, с учетом этих требований, или перестает писать.

У нас же административно-командный подход плотиной стал между литератором, с одной стороны, и литературным процессом, с другой, И подавляющее большинство из миллиона литераторов очень редко прорываются сквозь эту плотину.

Ц Ах, не пускаете? Ну, и не надо! Это потому, что я Ц гений! Ц и продолжает разрастаться общественная психическая патология.

В целях правового камуфляжа придумано такое понятие как Управо изданияФ. Оно означает, что все граждане и большинстнво организаций Ц как раз наоборот Ц лишены этого права (вонпреки декларированной в конституции свободе печати), а пранвительственные инстанции милостиво даруют его лишь некотонрым избранным организациям, перечисленным в соответствующих перечнях: ведомствам, творнченским союзам, вузам. Т. е. понятием Управо изданияФ по сути прикрывается нечто совсем противоположное Ц издательское бесправие. Полагаю, что подобное Управо изданияФ никак не совместимо с созданием правового государства.

Второе УтельФ. Чтобы отлучить пишущего от печати (и выхолостить то, что пробивается все-таки в печать) выработалась соответствующая метода рецензирования-редактирования.

Так называемые внутренние рецензии, создавая видимость пронфеснсионнанльнной объективности, представляют собой весьма трудно преодолимое для автора препятствие: во-первых, из-за того, что рецензента выбирает (и тенденциозно настраивает) редактор, во-вторых, количество необходимых рецензий Ц также прерогатива редактора (если его не устраивает мнение реценнзента, он посылает рукопись на рецензию другому), в-третьих, редактор вправе засекретить от автора, фамилию рецензента Ц это называется Уаноннимное рецензированиеФ (и тогда исключается даже сама возможнность апеллирования). Рецензенты делают множество критических замечаний (иначе Ц предупреждает их об этом редактор Ц реценнзия будет считаться некачественной, и рецензент не получит принчинтающегося ему гонорара). И если в целом рецензенты не отнвергают рукопись, автор обязан (не согласишься Ц выбросят из плана!) доработать ее в соответствии с их замечаниями.

Пока проходит рецензирование, и редактор не дремлет: он пишет редакторское заключение. Это та же рецензия, но уже в редакторско-издательском аспекте. В них тоже много замечанний, в соответствии с которыми автор тоже обязан доработать рукопись,

В общем, автора футболят между собой редактор Ц редзаключениями и рецензенты Ц рецензиями, пока не доведут до конндиции.

Лишь после этого наступает этап собственно редактированния. Редактор, за редким исключением, не утруждает себя разонбраться в проблематике, образной системе, стилистике данного автора. Его задача проще Ц игнорируя особенности авторского почерка, подогнать этот почерк под вкусы своих непосредственнных руководителей: заведующего редакцией, главного редактора, инструктора республикансконго Госкомиздата и т.д.

Художественные произведения более удобны для рецензентно-редакторской экзекуции, чем журналистские или научные. Если вы сторонник натуральной, толстовской школы, вам сканжут, что у вас мало образности (как будто дело в том, много ее или мало!), если вам больше по душе расцвеченно-сочный бабелевский стиль, вам скажут, что вы слишком увлекаетесь формой в ущерб содержанию. Если же вы неосторожно сошлетесь на пример Толстого или Бабеля, то тут вы уже выйдете за рамки редакционно-издательской этики: разве можно сравнивать себя с классиком?

О стихах же и говорить нечего. Попробуйте-ка угодить рендактору ритмикой Ц все равно услышите:

Ц Нарушен размер!

Или наоборот:

Ц Слишком канонический размер!

Попробуйте-ка угодить рифмой:

Ц Не созвучно!

аИли наоборот:

Ц Созвучно, но затасканно!

И вообще:

Ц Стихов много, их пишет каждый второй школьник, каждый третий студент Ц мы не в состоянии опубликовать даже стихи, написанные членами Союза писателей!

Но самый убийственный довод Ц как для стихов, так и для прозы:

Ц Это не социалистический реализм! А попробуй улови призрачную грань, где кончается социналистический реализм и начинается нечто другое: капиталистичеснкий реализм? социалистический формализм? Об этой грани и у остепененных литературоведов нет единого мнения.

Впрочем, так УредактируетФ лишь редактор, сформировавншийся сравнительно недавно Ц в эпоху брежневщины. Но если автора угораздило нарваться на реликт редактора эпохи сталиннщины, то его ждет еще более изощренная казуистика Ц каждая фраза будет выхолащиваться из соображений:

Ц Тут можно усмотреть намек на то, а тут Ц на это...

Для подобного, реликтового редактора УСталин всегда живФ и бдительно следит из-за редакторского плеча за правкой руконписи,

Безграмотным и невежественным авторам (которых хватает как среди членов Союза писателей и журналистов, так и среди научных работников) данная система рецензирования-редактирования в общем-то даже на руку, так как помогает сглаживать наиболее одиозные места их рукописей. Но сколько-нибудь танлантливый автор весьма болезненно укладывается в прокрустово ложе редактирования-рецензирования и чаще всего отказывается в конце концов УпробиватьсяФ в печать.

В целом же все это Ц культурно-идеологическая плотина сталинщины, безошибочно пропускающая в печать бездарность и столь же безошибочно не пропускающая талант. Уткнувшись в танкую плотину, не потерявший здравого смысла автор очень быстро поймет:

а). лучше писать прозу, чем стихи;

б). лучше писать статьи, чем прозу;

в). лучше вообще не писать...

Чтобы культурно-идеологическая плотина была надежнее, создана централизованная журнальная система, когда правительнственные органы милостиво даруют какой-либо более или менее солидной организации (как правило, союзного или республиканнского масштаба) право на издание журнала. Причем реальный творческий потенциал региона или социальной группы попросту игнорируется, а учитываются, в основном, лишь УпробивныеФ возможности претендующей организации.

Такой подход провоцирует, с одной стороны, существованние не пользующихся спросом, из года в год убыточных, навянзываемых в нагрузку журналов, с другой, Ц запрет на них там, где в них есть реальная потребность (например, в Одессе). Провоцирует он и догматическое разделение по профессиональнной и региональной тематике: профессиональные журналы чаще всего скучны, региональные Ц заданно провинциальны.

Резкое уменьшение сталинщиной количества журналов привенло к колоссальному разбуханию редакционных портфелей тех из них, которые остались. Местные авторы, вместо того, чтобы пунбликоваться, в основном, в городских журналах, как это было раньше, наводняют теперь своими произведениями почту центральнных, несмотря на то, что пробиться на их страницы примерно такой же шанс, как выиграть по лотерее автомобиль (кстати, я и сам Ц местный, одесский автор, и послал эту статью в ценнтральный журнал, за неимением такового в Одессе[2]).

Скрепя сердце, бюрократия признала, наконец, что студии, клубы и творческие объединения должны организовываться не по приказу, а по интересам. Но ведь журналы Ц объекты культуры, гораздо более профессионально тонкие, и поэтому им еще важнее возникать сугубо по интересам: писательским и читательским, И если этот взаимный писательско-читательский интерес сущестнвует, значит журнал имеет право на жизнь, а если такого интенреса нет, то надо считать, что читатель не разрешил писателю журнал Ц да, именно так: разрешение должно исходить не от Бюнрократа, а от Читателя!

Что же делать третьему УтельФ? Для оправдания продолжающегося книжного голода (и упразднненного недавно газетно-журнального лимита) придуман миф о ненхватке бумаги Ц и это в стране с самыми большими в мире лесами! Зайдите в книжные магазины, и вы наглядно убедитесь, что для заполнения их полок книгами бумаги вполне хватило, но сренди этих книг нет ни одной, которую бы вы хотели купить. Математик скажет, что слунчайно такого несовпадения быть не может Ц несовпадения тысячи книг магазина и тысячи книг вашей мечты; а значит, такое несовпадение сознательно запланировано.

Бюрократии выгодно, чтобы издательства издавали не книнги, а и. о. книг и в стране продолжался книжный голод. Как обычнный голод вызывает дистрофию тела, так книжный голод вызывает дистрофию духа, а дистрофиками духа бюрократии легче манипунлировать.

Зайдите в заводскую или сельскую библиотеку Ц а таких библиотек в нашей стране больше, чем во всех остальных страннах мира, вместе взятых, Ц и вы увидите горы нечитаемой макунлатуры. Если бы всю эту библиотечную макулатуру (да плюс УсвенжуюФ, магазинную) отправить на бумагоделательные предприятия, то, наверно, в течение нескольких лет вообще не нужно было бы рубить деревья.

И даже прогрессивное, казалось бы, новшество Ц разрешенние авторам издавать книги за свой счет (что и без специальнного разрешения всегда существовало за рубежом и в России до сталинщины) Ц даже это разрешение уперлось в то же препятстнвие; в бумагу. А где ее достать? Ведь она, в магазинах не прондается. Это ведь не та бумага, что для пишущей машинки, а рунлонная, типографская, распределяемая по лимитам, как металл.

Ц Ах, не можешь достать бумагу? Ну, тогда повремени с изданием еще пару пятилеток, пока не наступит ее изобилие...

Да, на душу населения у нас производится недостаточно бумаги Ц но, по опубликованным, наконец, данным Госкомиздата СССР, все издательства получают лишь 43,5 процента бумаги, а остальные 56,5 исчезают в разнообразных УнеиздательскихФ ведомствах, печатанющих произведения преимущественно бюрокрантического жанра: инструкции, положения, сводки, перечни, сонобщения, обзоры, объяснительные записки, методические указанния и т. п. Сократить бы этот бюрократический жанр, и бумаги для издания книг вполне хватило бы.

Так что главная проблема Ц вовсе не нехватка бумаги, а то, что монополия на ее использование Ц в руках у бюрократии. В стране не хватает бумаги? Думается, что не хватает другого: решимости отобрать имеющуюся бумагу у бюрократии. Да, в странне не хватает бумаги Ц не хватает бумаги, не заграбастанной бюрократией.

Впрочем, прецедент уже был: лимит на подписку 1989 года. Общественность дружно дала отпор бюрократии, лимит был снят, и Ц о чудо! Ц бумаги почему-то хватило! Может быть, такой же отпор общественности нужен и по поводу лимита на книги?

Итак, сталинщина подменила эти три УтельФ Ц Писатель-Издатель-Читатель: вместо Писателя, пронизводителя литературной продукции, Ц титулованный графоман; вместо Издателя, посредника между писатенлем и читателем, Ц псевдоиздатель-экзекутор; вместо Читателя, потребителя литературной продукции, Ц динстрофик духа. Задача нынешней перестройки Ц восстанновить все три звена этой цепочки. И нужно начать, на мой взгляд, прежде всего со среднего, соедининтельного звена: заменить псевдоиздателя-экзекутора истинным Издателем. А уж он, в свою очередь, постанвит плотину перед титулованным графоманом и создаст режим наибольшего благоприятствования истинному Пинсателю. И тогда, излечившись от дистрофии духа, воспрянет, наконец, истинный Читатель.

Эдуард Арзунян,

НЕ-член Союза писателей СССР

а