ВОСПИТАТЕЛЬНАЯ ПОЩЕЧИНА

 

Уважаемый Владлен Кривошеев!

Мне как автору было приятно, что Вы вторично опубликовали обсуждение моей статьи "Удар ремня", появившейся в "Неделе"[1] 42 года (!) тому назад. Спасибо.

Воспользуюсь случаем – и расскажу, как публикация этой статьи оказалась тогда для меня поучительным уроком несвободы советской печати.

В то время я был сначала школьным учителем, потом техникумовским преподавателем. И вот опыт педагогической работы привел меня к убеждению, что  тотальный запрет физического воздействия на детей и подростков неправилен. Потому что бывают случаи, когда такой запрет приносит больше вреда ребенку или подростку, чем пользы: нетравмирующие физические воздействия – встряска, шлепок, пощечина, удар, пинок – бывают иногда гораздо полезней, чем воздержание от них.

Но, подчеркиваю – нетравмирующие! Главная цель таких физических воздействий – не причинить боль или тем более травму, а лишь выбить из состояния упрямого непослушания, хорошенько встряхнуть психологически.

Собственно, к тому же подталкивал и эпизод из "Педагогической поэмы" основоположника советской педагогики Антона Макаренко: "В одно зимнее утро я предложил Задорову /воспитаннику детской трудовой колонии/ пойти нарубить дров для кухни. Услышал обычный задорно-веселый ответ:

– Иди сам наруби, много вас тут!

Это впервые ко мне обратились на «ты». В состоянии гнева и обиды, доведенный до отчаяния и остервенения всеми предшествующими месяцами, я размахнулся и ударил Задорова по щеке. Ударил сильно, он не удержался на ногах и повалился на печку. Я ударил второй раз, схватил его за шиворот, приподнял и ударил третий раз. <...>  Обедали мы вместе /Макаренко, Задоров и другие воспитанники/, с аппетитом и шутками, но утреннего события не вспоминали. Я себя чувствовал все же неловко, но уже решил не сдавать тона и уверенно распорядился после обеда. Волохов ухмыльнулся, но Задоров подошел ко мне с самой серьезной рожей:

– Мы не такие плохие, Антон Семенович! Будет все хорошо. Мы понимаем". (Глава "Бесславное начало колонии имени Горького").

В моем педагогическом опыте был случай, аналогичный макаренковскому.

Лет за пять до статьи "Удар ремня" я преподавал русский язык в семилетке села Широкое Коминтерновского района Одесской области. Снимал одну комнату в хате супругов-колхозников Каневых; а еще одну комнату снимала в той же хате Вера Петровна, учительница украинского языка. Мне было 25 лет, а Вере Петровне, представьте себе, – всего 18 (только что окончила десятилетку, а дипломированных учителей в сельских школах не хватало). В силу ряда причин, которые не имеют отношения к теме данного моего комментария, – у меня, тогда еще холостяка, с этой юной коллегой и соседкой по коммуналке сложились чисто товарищеские отношения, не было в общем даже и флирта.

Как-то на уроке в выпускном, 7-м классе я вызвал к доске одного из нерадивых учеников с одной из типичнейших русских фамилий – Сидоров. Но вместо того, чтобы ответить на заданный мной вопрос по русскому языку, этот Сидоров – с наглой, издевательской улыбочкой – вдруг выдал мне:

– А лучше ВЫ ответьте мне на вопрос: чем вы занимаетесь с Верой Павловной по ночам в хате Каневых?

Сельские школьники созревают раньше городских, – и у меня как у молодого учителя, да еще и горожанина, поначалу нелегко складывались с ними отношения. Двусмысленные реплики с мест и раньше дестабилизировали рабочую дисциплину в классе, – но таких, откровенных вызовов еще не было. К тому же естественный рыцарский инстинкт требовал от меня сразу же вступиться за честь незаслуженно оскорбляемой молодой учительницы. И вообще я понял, что если не пресеку сейчас же этот хулиганский вызов, – то учительствовать тут станет мне невозможно.

Думать – не писать: все это пронеслось в моей голове за секунду. А-а-а, будь что будет – пойду-ка я по стопам Макаренко...

В тот момент я как раз тоже, как и Сидоров, стоял у доски, прямо напротив него. И тут же – в ответ на его провокационный вопрос – я влепил ему средней увесистости пощечину. Хлипкий Сидоров аж закачался, еле устояв на ногах. Сенсация о пощечине в тот же день дошла до директрисы школы, – и она, неожиданно мягко, пожурила меня:

– Я слышала, что вы ударили Сидорова, – сказала она, – нельзя же так... на нашей работе надо уметь сдерживать себя...

И больше к этому вопросу она не возвращалась: моим учительством она была в целом довольна, учителей не хватало – и вопрос был благополучно замят.

А дальше, с учениками, у меня происходило все так же, как и у Макаренко: раскаяние нагловатого Сидорова, затем возросшее уважение его ко мне, а вместе с ним – и возросшее уважение ко мне остального класса.

...Итак, написал я проблемную статью под названием "Бить или не бить?" (обыгрывающим гамлетовское "Быть или не быть?") – о том, что, хотя вообще бить детей НЕпедагогично, но случаются ситуации, когда бить все-таки педагогично. Самым относительно смелым советским периодическим изданием была тогда "Неделя", – поэтому я и решил послать статью туда, тем более что однажды уже пробился туда с публикацией (статья "Ребенок плачет", 2 июля 1967)[2].

И вот опубликована там и вторая моя статья.

Неизвестному провинциальному автору – я жил тогда в Одессе, – без связей в Москве, пробиться в популярное центральное издание было шансов всего, наверно, 1 к 1000. Словом, это была весьма редкая удача – опубликовать в "Неделе аж две статьи; и такая удача, конечно же, радовала.

Когда же я начал читать эту вторую публикацию, то сначала мне было неясно, почему редакция сменила название с "Бить или не бить?" – на "Удар ремня". В условиях тоталитаризма, в советской печати не принято было согласовывать редакционные изменения с автором: опубликовав произвольно измененную статью, редакция просто ставила автора перед фактом – мол, пусть будет благодарен, что его все-таки опубликовали. Но когда я прочел статью, то увидел, что редактирование, оказывается, было еще более беспардонным, чем просто смена заголовка: все мои рассуждения о Задорове и Сидорове были безжалостно выброшены! И получилось, что то, ради чего написана была статья, полностью выхолощено: идея о том, что бить иногда можно, по сути повернута была на 180 градусов, – БИТЬ НЕЛЬЗЯ НИКОГДА!

И теперь стало ясно, почему редакции не подошло название "Бить или не бить?" Принцип не бить декларировался в советской педагогике как аксиома, – несмотря на макаренковский эпизод с Задоровым, так что ни о каком или не могло быть и речи!

Тем не менее, опубликуй тогда "Неделя" мою подлинную статью – и обсуждение ее приняло бы, конечно же, несколько иной характер.

А что касается реально получившегося тогда обсуждения, то, как теперь становится ясным для читателя, – я отнюдь не противник, а как раз сторонник той точки зрения, которую в обсуждении статьи отстаивал некий А. Гладков: "В последнее время слишком много стали проявлять гуманности к детям. Сколько вокруг лодырей и тунеядцев появилось. Бить детей надо, дорогие товарищи; конечно, не всегда и не чем попало, а ремнем, и с раннего детства".

Полагаю, что за прошедшие с тех пор 42 года проблема попустительства детям-"лодырям" и детям-"тунеядцам" (по Гладкову) лишь усугубилась... "Помни это каждый сын,/ знай любой ребенок:/ вырастет из сына свин,/ если сын – свиненок". (В. Маяковский, "Что такое хорошо и что такое плохо?").

В общем, та давняя публикация оказалась для меня поучительным уроком несвободы советской печати. Хорошо, хоть нынешние времена – несмотря на тоже многие их несвободы – позволили все же хотя бы рассказать о тогдашней, еще большей несвободе.