ТРАВМАТИЗМ ХИРУРГИИ

 

Важный разговор. Случаются иногда разговоры, которые запоминаются в подробностях на всю жизнь и становятся основополагающими. Вот один такой разговор в моей жизни.

...Я выглядел нормальным, здоровым ребенком, – но врачи диагностировали у меня врожденный порок сердца: незаращение межжелудочковой перегородки (небольшое отверстие в ней, – может быть, в несколько миллиметров). В детстве я не знал, что такое боли в сердце, – но вот лет с 15-ти, из-за хронического переутомления (общеобразовательная школа + музыкальная по классу фортепиано), у меня появился ревматизм, а вместе с ним и ревмокардит; и тогда я стал чувствовать иногда боли в сердце.

В 18-летнем возрасте, по закону о всеобщей воинской повинности, я проходил призывную комиссию военкомата. По завершении медицинского осмотра, военком хотел было вписать меня в список на призыв, – но один из врачей комиссии, молоденькая русская блондинка, отозвала его в другую комнату. Дверь оставалась приоткрытой, и я, хоть и приглушенно, услышал их разговор.

– С врожденным пороком сердца он не подлежит призыву! – с комсомольской категоричностью заявила врачиха военкому.

– Но мне не хватает призывников для плана, – цинично усмехнулся военком. – Пусть начнет службу, а там его комиссуют...

– Нет, это прямое нарушение правил! – заявила врачиха. – Я такое не подпишу...

А на другом призывном участке моего одноклассника Витю Ржечицкого, с недостаточностью митрального клапана (между левыми предсердием и желудочком сердца), все-таки призвали, – а через несколько месяцев действительно комиссовали. Но зато успели основательно ухудшить состояние и без того слабого его сердца – двумя-тремя месяцами курса молодого бойца, которым обязательно сопутствовали хронические невысыпания, маршировки, пробежки, марш-броски, таскание амуниции...

Спасибо безымянной молодой врачихе, отстоявшей меня от подобных перегрузок!

Приехав вскоре в Москву – это было в 1955 году, – мне чудом удалось попасть в Институт экспериментальной хирургии им. А. В. Вишневского, одним из первых проводивший тогда операции на сердце. Я попал туда именно чудом – потому что, как я потом узнал, попасть туда на койку можно было лишь по большому блату.

Придя по адресу, мама и я никак не могли найти вход в Институт хирургии. Зашли во двор, увидели там простую женщину с ведром и шваброй – явно уборщицу.

– Не подскажите ли, где вход в Институт хирургии? – спросила мама.

– Тут черный ход, – сказала уборщица. – А вы по какому делу?

– Да вот привезла из Одессы сына, – стала рассказывать мама, – с врожденным пороком сердца....

Уборщица сочувственно улыбнулась:

– Так я вас пущу тут, – и открыла ключом черный ход. – Первая дверь на третьем этаже – кабинет Вишневского, – объяснила она.

Институт был назван именем Вишневского-отца, Александра Васильевича, который умер 7 лет назад, – а в данном случае уже речь шла о Вишневском-сыне, Александре Александровиче.

СПРАВКА: "Вишневский Александр Васильевич (1874-1948), российский хирург, академик АМН (1946)". "Вишневский Александр Александрович (1906-75), российский хирург, академик АМН (1957), генерал-полковник медицинской службы (1963), Герой Социалистического Труда (1966). Главный хирург Советской Армии (с 1956). Сын А. В. Вишневского".[1]

По довольно темной и неказистой лестничной клетке мы с мамой поднялись на третий этаж, сразу увидели открытую дверь в кабинет. Заглянули: людей в кабинете не было; это был обычный небольшой кабинет – с письменным столом, диваном и т. п. Заходить, в отсутствие хозяина кабинета, неудобно – остались ждать на лестничной клетке. Простояли, может быть, полчаса – может быть, час.

Подымается пожилой врач, в белом халате. Недовольно смотрит на нас:

– Вы чего тут стоите?!

– Да вот у сына – врожденный порок... – мама указала на меня. – Мы приехали из Одессы. Надеемся, что ему сделают операцию...

По ступенькам поднялись еще мужчина и женщина в белых халатах. И первый как гаркнет на них:

– А вы куда смотрите?! Люди приехали с периферии, неизвестно сколько стоят и ждут... Немедленно разберитесь!

Ясно, что это командовал сам Вишневский, а двое подошедших являлись врачами пониже рангом. Мне было тогда 18 лет, моей маме – 39 (но она выглядела на 29), а Вишневскому – 49. Так что он, конечно же, казался мне весьма пожилым.

– Ну, чего стоите! – кричал он на них. – Устройте этого молодого человека!

Мужчина и женщина в белых халатах засуетелись, обратились к нам:

– Пошли с нами...

В общем, мне благополучно предоставили койку в общей палате, человек на 20.

Не знаю, может быть, Вишневский был в тот момент по какой-либо причине сильно не в духе – например, только что вернулся после проработки в ЦК КПСС, – но факт, что его быстрое и категоричное решение о предоставлении мне койки, вне очереди и без всякого блата, многим представлялось потом необычным моим везением.

Обследовали меня около месяца – и вот должны были уже начать подготовку к операции (по зашитию незаращения межжелудочковой перегородки). А на подготовку к операции уходило обычно несколько дней углубленных исследований.

В очередном утреннем обходе участвовало человек пять медицинских работников в белых халатах, в том числе и кавказского типа парень лет 25-ти. Через полчаса он подошел ко мне уже сам, с очень благожелательной улыбкой:

– Я азербайджанец, из Баку, – сказал он.

Мою армянскую фамилию он видел на прикроватной табличке. И надо сказать, что в те времена, в отличие от нынешних, не было никаких особых армяно-азербайджанских конфликтов, – мы воспринимали друг друга с изначальной симпатией, как представителей родственных кавказских национальностей.

– Наверно, ты слышал о моем отце, профессоре Таком-то? – сказал он.

Я честно пожал плечами:

– Нет...

Его лицо выразило искреннее удивление, – впрочем, тут же сменившееся той же благожелательной улыбкой:

– Мой отец – первый хирург Азербайджана, оперирует даже самих руководителей республики. Иногда и из Москвы к нему приезжают очень высокого ранга пациенты. Вот я и иду по его стопам: у меня тут, в Институте хирургии, – аспирантская практика... Ну что, а тебя уже готовят к операции?

– Пока нет. Но сказали, что завтра-послезавтра начнут.

– А как ты себя чувствуешь? Сердце болит?

– Нет, оно у меня болит редко. Может быть, раз в месяц, когда сильно переутомлюсь.

– Физкультурой в школе занимался?

– До восьмого класса был одним из лучших в классе – на брусьях, козле, канате; получал пятерки и четверки... Но потом меня освободили от физкультуры.

– Ты и сейчас выглядишь спортивно.

– А я продолжаю делать упражнения, – и я тут же продемонстрировал ему два из моих упражнений: горизонталку (на полу прохода между кроватями), а также угол (упершиь руками в кровати – мою и соседа).

СПРАВКА: Горизонталка – "внутренними сторонами кистей упершись в пол, держание вытянутого в струнку тела параллельно полу". Угол – "поднятие вытянутых ног под углом 90 градусов к туловищу при висении на турнике, кольцах, шведской лестнице или стоянии на руках на параллельных брусьях".[2]

Что касается угла, – то он вообще был моим коронным номером: я не только мог держать вытянутые вперед ноги под углом 90°, как требовалось на уроке физкультуры, но и мог задирать их выше, до 30°, и держать их так достаточно долго.

– Молодец! – одобрил он. – А знаешь, зачем я подошел к тебе?.. Посоветовать, чтобы ты отказался от операции!

– ???

Отказаться от операции?! После того, что так удачно удалось попасть на койку в столь недоступном, одном из ведущих лечебных учреждений страны?!

– Понимаешь, любая операция, хоть она часто и приносит пользу, является в то же время серьезной травмой для организма. Кроме того, какой-то процент операций бывают неудачными. Поэтому на операцию надо идти в крайнем случае, когда нет другого выхода. Учти еще, что любая операция, даже удачная, – это удар по здоровью, который забирает несколько лет жизни.

– Но мой лечащий врач говорил моей маме, что я буду жить лет до 30-ти; а вот с оперцией, может быть, подольше...

– Послушайся моего совета, я желаю тебе только добра. Ты объективно выглядишь неплохо, у тебя нет обычной для врожденных синюшности губ и ногтей: у тебя губы – здорового, красного цвета, ногти – здорового, телесного. У тебя, как мы говорим: "хорошо компенсированный порок сердца". Тебе надо лишь не допускать сильных переутомлений, дружить с физкультурой, не увлекаться спиртным – советую пить лишь натуральные красные вина или качественную водку; малые количества алкоголя даже лечебны, – но их не пропагандируют как лекарства, чтобы не провоцировать алкоголизм. И благополучно будешь жить долгую жизнь... Кстати, нередко с возрастом дефект межжелудочковой перегородки зарастает сам по себе...

Слова этого азербайджанца-аспиранта попали на благодатную почву. Я давно уже замечал, что когда высыпаюсь, делаю гимнастические упражнения, не изнуряю себя книгами, – которыми зачастую увлекался чрезмерно, – то чувствую себя вполне здоровым. Так, может быть, он прав – и мне лучше обойтись без оперции?

На следующий день, при очередном еженедельном посещении меня в Институте хирургии мамой-папой – они временно жили тогда в Москве, – я пересказал им совет азербайджанца-аспиранта. И они поддержали идею отказа от операции.

 

Предупредительная таблица. С годами к гимнастическим упражнениям я добавил еще и секцию настольного тенниса (стал перворазрядником и тренером), а дома добавил штангу, примерно моего веса (жим – до 18 раз) и двухпудовые гири (жим поотдельности правой и левой руками – до 5 раз).

Сейчас мне 73 года, давно пережил уже средний возраст мужчин бывшего СССР. Знал двоих моих сверстников, перенесших в молодости операции на сердце, – их давно уже нет в живых. Слыву здоровяком, не принимаю никаких лекарств. Бегаю, плаваю, выжимаюсь на турнике, делаю те же угол, горизонталку (но штангу и гири, из-за их тяжести, не привез с собой в эмиграцию). Несмотря на возраст, тружусь, как и большинство более молодых трудящихся, примерно 40-часовую рабочую неделю: занимаюсь своей литературной работой на компьютере. И благодарю того азербайджанца-аспиранта за вовремя и от души данный мне совет; надесь, что он сделал карьеру не хуже своего отца – и является теперь первым хирургом Азербайджана...

Может, и действительно мой дефект межжелудочковой перегородки давно зарос? А редкие боли в сердце, которые иногда еще случаются, – не от того дефекта, а от навсегда оставшихся на сердце шрамов ревмокрадита?

Одно из важнейших знаний, которое я вынес из того разговора с азербайджанцем-аспирантом, – что любая операция, даже удачная, – это удар по здоровью, который забирает несколько лет жизни.

Поэтому меня очень огорчает, когда люди идут на операцию без острой необходимости, на всякий случай (как и "лечатся" лекарствами или растениями на всякий случай, что тоже приносит организму больше вреда, чем пользы). Я пытаюсь отговорить таких легковеров, – но почти всегда это оказывается бесполезным. Агитация неумных или нечестных врачей ЗА операцию (ЗА "лечение" лекарствами или растениями) кажется им более убедительной.

Так, лет 10 назад, в погоне за заработком, нечестно поступил хирург с моим знакомым, 70-летним тогда Виктором Радунским. Хирург задал ему провокационный вопрос:

– У вас бывает затруненное дыхание, когда вы поднимаетесь по лестнице?

– Конечно, бывает, – ответил Виктор.

(А у кого не бывает в такой ситуации затрудненного дыхания?)

Хирург сделал Виктору операцию на сердце, после чего тому становилось все хуже и хуже – возможно, у него оказалась аллергия к каким-то необходимым после такой операции лекарствам? И через несколько месяцев после операции Виктора не стало.

А без операции он бы еще жил и жил...

Если медицина станет когда-нибудь более честной, чем сейчас, она должна будет, на мой взгляд, демонстрировать претендентам на операцию предупредительные таблицы, как бы "стоимости операций" – в виде количества лет, на которые операция, если она не была остро необходима, уменьшит жизнь. Что-то вроде такого:

гланды (нёбные миндалины) – 1 год,

аппендицит – 3 года,

язва желудка – 5 лет,

искусственный клапан сердца – 8 лет

смена пола – 30 лет и т. д.

Вот, например, мнение профессионального гомосексуалиста-проститутки о возможной операции по смене пола:

"– А почему вы не делаете операцию?

– Это, во-первых, дорого, а во-вторых, у меня уже возраст не тот – тридцать лет. <...> Люди, после того как сделают операцию, более пятнадцати лет не живут. Большой прием гормональных веществ в организм". (К. Боровой, "Проституция в России").[3]

...Я перенес в своей жизни, слава Богу, лишь одну операцию – гнойного гангренозного аппенидицита (в 14-летнем возрасте). Если бы аппендицит вырезали позже на несколько часов, я бы уже не выжил. Вот это была действительно необходимая операция!

А от трех других – уже упомянутой несостоявшейся операции на сердце, а также вырезывания гланд и извлечения стеклышка, загнанного в кисть руки, – хирурги вовремя отговорили меня. И вот, с моими девственными гландами, благодаря закалке я уже лет 30 не знаю простуд с повышенной температурой; а стеклышко в кисти руки в течение года само загадочно рассосалось...

Побольше бы именно таких хирургов – вроде этого азербайджанца-аспиранта и двух других, которые честно отговорили меня от ненужных операций, хотя могли бы на мне кое-что заработать.

 P. S.: Будучи журналистом, где-то в 1960-е годы я написал статью о моем опыте укрепления здоровья, под названием "Врачебная ошибка". Посылал ее в журналы "Здоровье" и "Физкультура и спорт", из которых получил письма с отказами о публикации – по причине, как писалось в письмах, "антимедицинской направленности статьи".