Ф. Ницше,

Так говорил Заратустра, пер. с нем. Ю. Антоновского. –

М., Эксмо, 1999.

 

Но когда Заратустра остался один, говорил он так в сердце своем: «Возможно ли это! Этот святой старец в своем лесу еще не слыхал о том, что Бог мертв». <...> .

– О чем же знает сегодня весь мир? – спросил Заратустра. – Не о том ли, что старый Бог не жив более, в которого весь мир некогда верил?

– Ты говоришь, – отвечал опечаленный старик. – А я служил этому старому Богу до последнего часа его. <...>

– Ты служил ему до конца, – спросил Заратустра задумчиво, после глубокого молчания, – ты знаешь, как он умер? Правда ли, как говорят, что его задушила жалость, – что он видел, как человек висел на кресте, и не вынес этого, так что любовь к человеку сделалась его адом и наконец его смертью?... <...>

Но он – должен был умереть: он видел глазами, которые все видели, – он видел глубины и бездны человека, весь его скрытый позор и безобразие.

Его сострадание не знало стыда: он проникал в мои самые грязные закоулки. Этот любопытный, сверхназойливый, сверхсострадательный должен быть умереть. <...>

Бог, который все видел, не исключая и человека – этот Бог должен был умереть! Человек не выносит , чтобы такой свидетель жил. (Стр. 10, 302, 303, 311, 311).

Невечность, смертность Бога соответствует концепции моих книг о палеовизите[1] – см. об этом: http://www.edvig.narod.ru/  → Литературное творчество → Публицистика → Инопланетяне, 3-9.

 

Что такое обезьяна /неандерталец/ в отношении человека /homo sapiens/? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека /инопланетянина/: посмешищем или мучительным позором.

Вы совершили путь от червя к человеку /путь эволюции по Дарвину/, но многое в вас еще осталось от червя. Некогда были вы обезьяной, и даже теперь еще человек больше обезьяна, чем иная из обезьян. (Стр. 10).

Соответствует гипотезе, к которой я склоняюсь: "Высадившись на нашей планете 420 000 лет назад и колонизуя ее, инопланетяне создали земного человека-труженика – гибрид инопланетянина и неандертальца".[2]

 

Некогда смотрела душа на тело с презрением: и тогда не было ничего выше, чем это презрение, – она хотела видеть тело тощим, отвратительным и голодным. Так думала она бежать от тела и от земли.

О, эта душа сама была еще тощей, отвратительной и голодной; и жестокость была вожделением этой души! (Стр. 11).

Разоблачение культа умерщвления плоти, практикуемого некоторыми христианскими, индуистскими и др. фанатиками.

 

Человек /homo sapiens/ – это канат, натянутый между животным /неандертальцем/ и сверхчеловеком /инопланетянином/, – канат над пропастью. (Стр. 12).

О том, что стадия эволюции, в которой мы сейчас находимся /homo sapiens/, – как бы переходная.

 

Я люблю тех, кто не ищет за звездами основания, чтобы погибнуть и сделаться жертвою /апокалипсиса/, – а приносит себя в жертву земле, чтобы земля некогда стала землею сверхчеловека... Я люблю тех, кто трудится и изобретает, чтобы построить жилище для сверхчеловека и приготовить к приходу его землю, животных и растения: ибо так хочет он своей гибели /т. е. принесения себя в жертву сверхчеловеку/. (Стр. 13).

О том, что человек на земле превратится со временем в сверхчеловека.

 

Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. (Стр. 16).

См. у Гачева: "Из поколения в поколение идет жалоба на измельчание душ и существ. И на это, верно, есть основание. Вопрос такой: когда от первочеловека Адамо-Евы пошло потомство, то входила ли в каждое тело, в новое существо и новая, равновеликая Адамо-Еве душа? А если да, то откуда она бралась? Значит, параллельно умножению тел множился рост идей и ангелов, субстанций = множилась вечность, что ей не присуще?.. Похоже на истину дробление одной Адамо-Евиной души – и последующее ее распределение на поколения, народы, индивидов". ("Русский эрос").[3]

Аналогично – у меня: "Мoжeт быть, индивидуальная мудрoсть мeльчаeт пoтoму, чтo числeннoсть чeлoвeчeства вырoсла вo мнoгo раз, – и суммарную мудрoсть чeлoвeчeства приxoдится дeлить тeпeрь мeжду б'oльшим числoм людeй? Eсли прeдставить сeбe Кoсмичeскую Свeрxсилу как ак­ку­мулятoр муд­рoсти, пoxoжий – услoвнo – на элeк­тричeский аккумулятoр, а всex мудрeцoв прeдставить лампoчками, тo в дрeвнoсти свeтили oднoврeмeннo, дoпустим, 10 такиx лампoчeк (10 муд­рeцoв), а сeйчас иx свeтит 1000; нo пoдключeны вeдь эти лампoчки к тoму жe аккумулятoру – и xoть суммарный свeт иx, вoзмoжнo, и нe умeньшился, нo свeт каждoй из ниx стал, eстeствeннo, в 100 раз блeднee". ("Гипотеза о Сверхлидере").[4]

 

Нет пастуха, одно лишь стадо! Каждый желает равенства, все равны: кто чувствует иначе, тот добровольно идет в сумасшедший дом. <...> Поэтому, о братья мои, нужна новая знать, противница всего, что есть всякая толпа и всякий деспотизм, знать, которая на новых скрижалях слова напишет слово: «благородный». <...> Крестьянин сегодня лучше всех других; и крестьянский тип должен бы быть господином! И однако теперь царство толпы, – я не позволяю себе более обольщаться. Но толпа значит: всякая всячина. Толпа – это всякая всячина: в ней все перемешано, и святой, и негодяй, и барин, и еврей, и всякий скот из Ноева Ковчега. (Стр. 16, 236, 286).

РАЗМЫШЛИЗМ: "В Древней Греции демократия представляла собой диктатуру элиты. Но с тех пор демократия выродилась, – и в наши дни она представляет собой диктатуру толпы". ("Толпократия").

 

Посмотри на правоверных! Кого ненавидят они больше всего? Того, кто разбивает их скрижали ценностей, разрушителя, преступника – но это и есть созидающий. (Стр. 22).

Призыв к духовной революции.

 

Новой гордости научило меня мое Я, которой учу я людей: не прятать больше головы в песок небесных вещей, а гордо держать ее, земную голову, которая создает смысл земли! (Стр. 32).

Самоутверждение, соответствующее и моей поэме "Я".

 

Больными и умирающими были те, кто презирали тело и землю и изобрели небо /упование на высшие силы/ и искупительные капли крови /истязаемого Иисуса Христа/; но даже и эти сладкие и мрачные яды брали они у тела и земли! (Стр. 32-33).

О ложности некоторых христианских догм.

 

Много больного народу встречалось всегда среди тех, кто предается грезам и одержим Богом; яростно ненавидят они познающего и ту самую младшую из добродетелей, которая зовется – правдивость. Они смотрят всегда назад, в темные времена: тогда поистине мечта и вера были другими вещами, неистовство разума было богоподобием, а сомнение грехом. (Стр. 33).

Религиозные фанатики враждебны разуму.

 

Из всего написанного, люблю я только то, что пишется своей кровью. Пиши кровью – и ты узнаешь, что кровь есть дух. (Стр. 41).

Именно поэтому я назвал свою первую книгу стихов "Жертвоприношение": поэзия всегда пишется кровью.

 

Некогда дух был Богом, потом стал человеком, а ныне становится он даже чернью. (Стр. 42).

О вырождении духа.

 

Вы смотрите вверх, когда стремитесь подняться. А я смотрю вниз, ибо я поднялся. (Стр. 42).

Вот почему гений иногда кажется циником: потому что он смотрит сверху вниз.

 

Я бы поверил только в такого Бога, который умел бы танцевать. (Стр. 43).

Полемизирование с религиозным аскетизмом.

 

Я меняюсь слишком быстро: мое сегодня опровергает мое вчера. Я часто перепрыгиваю ступени, когда поднимаюсь, – этого не прощает мне ни одна ступень. (Стр. 44).

Слишком быстрое возвышение болезненно.

 

Земля полна лишними, жизнь испорчена чрезмерным множеством людей. О, если б можно было «вечной жизнью» сманить их из этой жизни! (Стр. 47).

Предощущение уже в позапрошлом столетии нынешней демографической катастрофы, когда планета перенаселена, как минимум, в 10 раз.

 

Их мудрость гласит: «Глупец тот, кто остается жить, и мы настолько же глупы. Это и есть самое глупое в жизни!». <...>

Что-то неведомое окружает меня и задумчиво смотрит. Как! Ты жив еще, Заратустра?

Почему? Зачем? Для чего? Куда? Где? Как? Разве не безумие – жить еще? (Стр. 48, 125).

Суицидное настроение иногда приходит ко мне тоже.

 

 

Истину, проскальзывающую только в тонкие уши, называет он ложью и ничем. Поистине, он верит только в таких богов, которые производят в мире много шума! (Стр. 56).

О тех, кто верит в лжепроповедников.

 

Не завидуй этим безусловным, настойчиво торопящим, ты, любитель истины! Никогда еще истина не повисала на руке безусловного. (Стр. 57).

Неприятие «безусловного», т. е. догматизма.

 

Слишком долго в женщине были скрыты раб и тиран. Поэтому женщина не способна еще к дружбе: она знает только любовь... Еще не способна женщина к дружбе, женщины все еще кошки и птицы. Или в лучшем случае коровы. (Стр. 63).

О силе животного начала в женщине.

 

Тысяча целей существовала до сих пор, ибо существовала тысяча народов. Недостает еще только цепи для тысячи голов, недостает единой цели. Еще у человечества нет цели. (Стр. 66).

Предощущение планетарного правительства?

 

Иному ты должен подать не руку, а только лапу – и я хочу, чтобы у твоей лапы были когти. (Стр. 71).

Не будь мягкотелым!

 

Мужчина для женщины средство; целью бывает всегда ребенок. Но что же женщина для мужчины? (Стр. 72).

Разные гендерные роли.

 

Мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина – для отдохновения воина; все остальное – глупость. (Стр. 72).

Предназначение мужчины – быть воином.

 

Счастье мужчины называется: я хочу. Счастье женщины называется: он хочет. (Стр. 73).

Идеал патриархата.

 

– Дай мне, женщина, твою маленькую истину! – сказал я.

И так говорила старушка:

– Ты идешь к женщинам? Не забудь плетку! –

Так говорил Заратустра. (Стр. 74).

По Ницше, мужчина должен быть жесток с женщиной.

 

«Умерли все боги; теперь мы хотим, чтобы жил сверхчеловек» – такова должна быть в великий полдень наша последняя воля! (Стр. 88).

Вместо религиозности, – всесилие человека будущего.

 

Но нищих надо бы совсем уничтожить! Поистине, сердишься, что даешь им, и сердишься, что не даешь им. (Стр. 99).

Нищие раздражают цивилизованного человека.

 

Тот, кого называют они избавителем, заковал их в оковы:

В оковы ложных ценностей и слов безумия! Ах, если бы кто избавил их от их избавителя! (Стр. 102).

Против тезиса о том, что Иисус Христос взял грехи человечества на себя.

 

Проповедники равенства! Бессильное безумие тирана вопиет в вас о «равенстве»: так скрывается ваше сокровенное желание тирании за словами о добродетели! (Стр. 114).

Приверженцы равенства, в подсознании, – тираны.

 

Народу служили вы и народному суеверию, вы все, прославленные мудрецы! – а не истине! И потому только платили вам дань уважения. (Стр. 117).

Заигрывание "мудрецов" с народом.

 

Земля, сказал он, имеет оболочку; и эта оболочка поражена болезнями. Одна из этих болезней называется, например: «человек». (Стр. 151).

СТИХИ: "мы просто плесень/ одной планетки/ горланим песни/ о семилетке". ("Плесень").

 

Из стеклянных гробов смотрела на меня побежденная жизнь. (Стр. 156).

РАЗМЫШЛИЗМ: "Поэтому у меня еще в молодости сформировался в голове такой фантастический проект – проект морга будущего. В стелянных витринах – покойники, на экспозицию которых дали согласие их родственники. С краткими сведениями на табличках. Это не кунсткамера, не музей, а временный – до захоронения или кремации – мавзолей". ("Memento mori").

 

Я вижу и видел худшее и много столь отвратительного, что не обо всем хотелось бы говорить, а об ином хотелось бы даже умолчать: например, о людях, которым недостает всего, кроме избытка их, – о людях, которые не что иное, как один большой глаз, или один большой рот, или одно большое брюхо, или вообще одно что-нибудь большое, – калеками наизнанку называю я их.

И когда я шел из своего уединения и впервые проходил по этому мосту, я не верил своим глазам, непрестанно смотрел и наконец сказал:

– Это – ухо! Ухо величиною с человека!

Я посмотрел еще пристальнее: и действительно, за ухом двигалось еще нечто, до жалости маленькое, убогое и слабое. И поистине, чудовищное ухо сидело на маленьком, тонком стебле – и этим стеблем был человек! Вооружась лупой, можно было даже разглядеть маленькое завистливое личико, а также отечную душонку, которая качалась на стебле этом. (Стр. 161).

Сатира на духовных ничтожеств.

 

Поистине, друзья мои, я хожу среди людей, как среди обломков и отдельных частей человека!

Самое ужасное для взора моего – это видеть человека раскромсанным и разбросанным, как будто на поле кровопролитного боя и бойни.

И если переносится взор мой от настоящего к прошлому, всюду находит он то же самое: обломки, отдельные части человека и ужасные случайности – и ни одного человека! <...>

Что ж удивительного, что вы не удались или что удались наполовину, вы, полуразбитые! Не бьется ли и не мечется ли в вас – будущее человека? (Стр. 161-162, 344).

СТИХИ: "я разбит и разбрoсан/ вoт язык мoй вoпрoсoм/ а вoт этo вoт уши/ в oжидании чуши/ вoт прoтeзы прoтeзы/ вмeстo нoг вмeстo рук/ как живыe прoтeсты/ прoтив тысячи вдруг/ а вoт этo пeчoнка/ как нагая дeвчoнка/ а вoт этo мoзги/ как скульптура тoски/ а вoт этo вoт сeрдцe/ как шашлычина в пeрцe". ("Я").

 

Не высота: склон есть нечто ужасное! <...>

Лишь у того есть мужество, кто знает страх, но побеждает его, кто видит бездну, но с гордостью смотрит в нее.

Кто смотрит в бездну, но глазами орла, кто хватает бездну когтями орла – лишь в том есть мужество. (Стр. 165, 337 ).

СТИХИ: "и вот Познания вершина/ за ней Признания долина/ хоть спуск опасней чем подъем/ но мы упорные идем". ("Перевал").

 

Ах, если бы я был настороже от человека, – как бы мог человек быть тогда якорем для воздушного шара моего! Слишком легко оторвался бы я, увлекаемый вверх и вдаль! (Стр. 166).

Я всегда говорил моей жене Вале, что я – воздушный шар, а она – мой якорь, благодаря которому я еще держусь на земле, а иначе навсегда взмыл бы в небо. А иногда я называл ее еще резче – моим балластом.

 

Качества мужа здесь редки: поэтому их женщины становятся мужчинами /лесбиянками с мужской ролью/. Ибо только тот, кто достаточно мужчина, освободит в женщине – женщину. (Стр. 196).

Предощущение уже в позапрошлом столетии нынешней моды на лесбиянство.

 

Проповедники смирения! Всюду, где есть слабость, болезнь и струпья, они ползают, как вши; и только мое отвращение мешает мне давить их. <...> Добрые – были всегда началом конца. (Стр. 198, 249).

Сатира на "проповедников смирения".

 

Это случилось, когда самое безбожное слово было произнесено одним богом – слово:

– Бог един! У тебя не должно быть иного Бога, кроме меня!

Старая борода, сердитый и ревнивый Бог до такой степени забылся.

И все боги смеялись тогда, качаясь на своих тронах, и восклицали:

– Разве не в том божественность, что существуют боги, а не Бог! (Стр. 212).

Мне импонирует большее доверие автора к политеизму, чем к монотеизму.

Кстати. В свое время одним из наиболее убедительных свидетельств в пользу политеизма стала для меня словарная статья "Имена Божии" в 16-томной "Еврейской энциклопедии" Брокгауза и Ефрона[5]. Когда читаешь эту статью, то явно чувствуется, что фактически речь в ней идет о многочисленных богах древних евреев, – многочисленность которых камуфлируется тем, что, мол, якобы речь идет лишь о разных именах одного Бога.

 

Сладострастие: для свободных сердец – нечто невинное и свободное, счастье сада земного, избыток благодарности всякого будущего настоящему. (Стр. 220).

Я разделяю мнение автора о том, что сладострастие – это светлое чувство.

 

А пока говорю я сам с собою, как тот, у кого есть время. Никто не рассказывает мне ничего нового, – поэтому я рассказываю себе о самом себе. (Стр. 228).

Примерно так же – как интровертное – Гачев воспринимает мое поэтическое творчество: "Долго вдавливала русская и советская история чело­ве­ка в себя – через лермонтовский стоицизм, через бесовскую речистость достоевского “человека из подполья”, через страх и окаменение сталинской эпохи среди подслушивающих стен и недоверие друзьям – пока не получился такой вот перекрут души, спиралевидно вверченной в себя, каковая явлена в ли­ри­ческом герое стихов Арзуняна. <...> А поэты – дарители нам нас – через себя. И вот к Песням о Себе, что мы уже имеем по Уитмену, Маяковскому, Баратынскому, пристраивается в ряд и поэма “Я” Арзуняна. Каждый найдет в ней ключ и разгадку части себя". ("Предисловие"[6]).

 

Где боги, танцуя, стыдятся всяких одежд. (Стр. 230).

О грядущем освобождении человечества от первородного греха Адама и Евы говорит в апокрифе и Иисус Христос:

"Ученики ему сказали:

– В какой день ты явишься к нам и в какой день мы увидим тебя /второе пришествие Христа/?

Иисус сказал:

– Когда вы обнажитесь, и не застыдитесь, и возьмете ваши одежды, положите их у ваших ног, подобно малым детям, растопчите их, тогда вы увидите сына /Бога-Сына = Иисуса Христа/ того, кто жив /вечно жив, т. е. Бога-Отца/, и вы не будете бояться /стыдиться/". ("Евангелие от Фомы", 42).[7]

 

Я люблю храбрых; но недостаточно быть рубакой – надо также знать, кого рубить!

И часто бывает больше храбрости в том, чтобы удержаться и пройти мимо – и этим сохранить себя для более достойного врага! (Стр. 245).

Мне тоже приходилось, в основном, уклоняться от борьбы с "мелкими", "бытовыми" врагами, – чтобы не отвлекаться от борьбы с более серьезными моими врагами: лжефилософами, лжепроповедниками, лжепророками.

 

Пусть царствует торгаш там, где все, что еще блестит, – есть золото торгаша! Время королей прошло: что сегодня называется народом, не заслуживает королей! (Стр. 246).

Предощущение уже в позапрошлом столетии нынешнего диктата рынка.

 

Никогда еще не встречал я женщины, от которой хотел бы иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!

Ибо я люблю тебя, о Вечность! (Стр. 268).

Свойственная и мне тоже – сублимация половой энергии в духовность.

 

Кто же должен некогда прийти и не может не прийти? Наш великий Хазар, наше великое, далекое Царство Человека, царство Заратустры, которое продолжится тысячу лет. (Стр. 279).

Непонятно, почему будущее "Царство Человека" Ницше называет "великим Хазаром". Может быть, сравнивает его с Хазарским Каганатом (VII-X вв.)?

У меня еще – и личная любознательность к слову "Хазар". Так как оно было именем моего армянского прадеда, иммигрировавшего в начале ХХ в. с территории турецкой Армении, из города Сивас, – в Российскую империю, в город Одесса. Почему у моего прадеда было имя Хазар, не знаю.

 

Ради пиявки лежал я здесь, на краю этого болота /человечества/, как рыболов /мыслитель/, и уже была моя вытянутая рука укушена десять раз, как вдруг начинает питаться моей кровью еще более прекрасное животное, сам Заратустра /как представительБога на Земле/!

О счастье! О чудо! Да будет благословен самый день, привлекший меня в это болото! Да будет благословенна лучшая, самая действительная из кровососных банок, ныне живущих, да будет благословенна великая пиявка совести, Заратустра! (Стр. 291-292).

Мне в чем-то близка такая аналогия: полубога Заратустры – с пиявкой! Мне тоже приходила мысль о том, что самое ценное из моего мышления неведомым мне образом поступает в некий Вселенский Центр Мысли – как бы моя кровь-мысль высасывается пиявкой-Богом: "Представляется этакая сверхдиспетчерская, в которой — телепатически? — абонируются все люди планеты Земля. В этой сверхдиспетчерской сидит Сверхдиспетчер, который слышит все наши разговоры, — и не только слышит, но и вступает с некоторыми из нас в диалог: с теми, кто мысленно, молитвами обращается к Богу. Ответные слова Его и есть то, что, как нам кажется, мы чувствуем интуитивно — слышим подсознанием". ("Гипотеза о Сверхлидере").[8]

 

Это был скрытный Бог, полный таинственности. Поистине, даже к сыну своему /Иисусу Христу/ шел он не иначе как потаенным путем. У дверей его веры стоит прелюбодеяние /неверие Ницше в непорочность зачатия Иисуса/.

Кто его прославляет как Бога любви, тот недостаточно высокого мнения о самой любви. Разве этот Бог не хотел быть также судьей? Но любящий любит по ту сторону награды и возмездия.

Когда он был молод, этот Бог с востока, тогда был он жесток и мстителен и выстроил себе ад, чтобы забавлять своих любимцев.

Но наконец он состарился, стал мягким и сострадательным, более похожим на деда, чем на отца, и всего больше похожим на трясущуюся старую бабушку.

Так сидел он, поблекший, в своем углу на печке, и сокрушался о своих слабых ногах, усталый от мира, усталый от воли, пока наконец не задохнулся от своего слишком большого сострадания. <...>

Его часто и совсем нельзя было понять. Как же сердился он на нас, этот дышащий гневом, что мы его плохо понимали! Но почему же не говорил он яснее!

И если вина была в наших ушах, почему дал он нам уши, которые его плохо слышали? Если была грязь в наших ушах, кто же вложил ее туда?

Слишком многое не удавалось ему, этому горшечнику /Бог слепил Адама из глины, как горшечник лепит из глины горшки /, не доучившемуся до конца! Но если он мстил еще своим горшкам и творениям /людям/ за то, что они ему плохо удавались, – это было уже грехом против хорошего вкуса.

Существует и в благочестии хороший вкус, он /хороший вкус/ говорит наконец:

– Прочь с таким Богом! Лучше совсем без Бога, лучше на свой страх выстраивать свою судьбу, лучше быть безумцем, лучше самому быть Богом! (Стр. 304, 304-305).

Удручающая, на взгляд Ницше, антропоморфность Бога.

 

Но теперь умер этот Бог! Вы, высшие люди, этот Бог был вашей величайшей опасностью.

С тех пор как лежит он в могиле, вы впервые воскресли. Только теперь наступает великий полдень, только теперь высший человек становится – господином! <...>

Бог умер: теперь хотим мы, чтобы жил сверхчеловек. (Стр. 335 ).

Освободившись от тирании бога-инопланетянина, землянин сам уже становится богом-инопланетянином.

 

И действительно! все эти высшие люди, два короля, папа в отставке, злой чародей, добровольный нищий, странник и тень, старый прорицатель, совестливый духом и самый безобразный человек, – все они, как дети или старые бабы, стояли на коленях и молились ослу. <...>

Аминь! Слава, честь, премудрость, благодарение, хвала и сила Богу нашему, вовеки веков!

– Осел же кричал на это И-А. <...>

Разве не создал он мир по образу своему[9], т. е. глупым насколько возможно?

– Осел же кричал на это И-А. (Стр. 363, 364, 364 ).

Свое богоборчество Ницше доводит до крайности – до оскорблений в адрес Бога.